Заповеди «Заповедника»

Теперь он стал ещё и памятником. Ему посвящают фестивали. Кажется, что 23-25 сентября 2016 года в Псковской области провели не один, а целых два Довлатовских фестиваля «Заповедник». Один формальный, можно сказать, имперский, и это ярче всего проявилось на торжественном открытии на набережной возле Псковского кремля, когда в присутствии губернатора Андрея Турчака и пианиста Дениса Мацуева в вечерней темноте зажигали гигантские буквы, из которых складывалась фраза «РОССИЯ НАЧИНАЕТСЯ ЗДЕСЬ». Второй фестиваль был неформальным и поэтому связан с творчеством Сергея Довлатова значительно теснее. Отличие от прошлогоднего фестиваля было в том, что он оказался спокойнее. Спало нервное напряжение. Если кто в последний момент и отказывался от приезда, то это не выглядело политическим жестом. Псковский губернатор на этот раз тоже от общения с прессой не уклонялся. Может быть, поэтому журналисты на него внимания почти не обращали.

Рапсодия в стиле «Третьего Рима»

В пятницу вечером, сразу же после того как Денис Мацуев отыграл Рапсодию in Blue в Псковской областной филармонии, пианист отправился на набережную реки Великой — с закрытия одного фестиваля на открытие другого. Туда же приехал Андрей Турчак, чьи слова о старце Филофее озадачили одних и были пропущены мимо ушей другими. Во всяком случае, когда я спросил у одного из участников Довлатовского фестиваля кинорежиссёра Павла Лунгина о словах губернатора про «Москву — Третий Рим», Лунгин ответил, что их не слышал, — наверное, чуть задержался с приездом на берег реки (интервью с Павлом Лунгиным читайте в следующем номере «Псковской губернии»).

Однако Довлатовский фестиваль «Заповедник» действительно начался со слов Андрея Турчака о том, что «на берегах Великой родилась доктрина старца Филофея «Москва — Третий Рим». Какое отношение Довлатов имел к старцу Филофею и к этой доктрине, губернатор не пояснил, зато пообещал, что огромные буквы «РОССИЯ НАЧИНАЕТСЯ ЗДЕСЬ» «установлены здесь навсегда». Кроме того, Андрей Турчак поведал, что буквы имеют отношение к московской гостинице «Россия», находившейся неподалёку от Московского Кремля — как раз «в том месте, которое называлось Псковской слободой».

Затем огромные буквы под аплодисменты публики были зажжены, и Денис Мацуев, свысока глядя на инсталляцию, сел за рояль.
Вся остальная программа была не столь пафосной, и это соответствовало духу довлатовской прозы намного больше.

Спички и пни

За несколько часов до мацуевского соло на берегу реки Великой в Покровской башне и примыкающей к ней стене открылось сразу несколько выставок, связанных с Сергеем Довлатовым. Собравшихся приветствовал руководитель Театрально-концертной дирекции Псковской области кинорежиссёр Дмитрий Месхиев, начавший своё выступление со слов: «Я — Дима Месхиев из Пскова». Внутри башни были развешены огромные рисунки «митька» Александра Флоренского, повторяющие его иллюстрации к знаменитому довлатовскому трёхтомнику, вышедшему в издательстве «Лимбус-пресс» спустя три года после смерти писателя. Флоренский нарисовал их в «спичечной технике», то есть спичкой, макая её в тушь.

На крепостной стене были размещены фотографии Нины Аловерт, многие из которых тоже можно увидеть в том самом трёхтомнике 1993 года. Таким образом, в Покровском углу на время появились фотографии Сергея Довлатова, Кати Довлатовой, Петра Вайля, Александра Гениса, Соломона Волкова, Иосифа Бродского, Василия Аксёнова, Льва Лосева, Эрнста Неизвестного… Картина получалась в довлатовском духе, то есть слегка фантасмагорическая. Псков, крепостные стены, бойницы…

В Покровской башне на выставке Александра Флоренского. Фото: Алексей Семёнов / «ПГ»

А между бойницами — тоже словно бойницы, окна в какой-то потусторонний мир, и в них видны сценки: в редакции газеты «Новый американец», встреча с мэром Нью-Йорка, аэропорт им. Кеннеди… И здесь же развешены изображения, сделанные Александром Стройло. Они навеяны одним из героев повести Довлатова «Заповедник» — так называемым «дружбистом» Михал Иванычем, у которого будущий автор «Заповедника» Довлатов снимал угол. Александр Стройло отталкивался от профессии Михал Иваныча («Я в лесничестве работаю — дружбист! Бензопила у меня... «Дружба»/…/ — и червонец в кармане»). Таким образом, без бензопилы здесь не обошлось. Рисунки наносились на круглые деревянные срезы. Александр Стройло изобразил буквально на пнях сценки из незатейливой деревенской жизни. Работа получилась явно не топорной.

Размашистое клеймо

А потом фестиваль на некоторое время переместился в Пушкинские Горы и окрестности, в том числе и в дом того самого «дружбиста» Михал Иваныча (на самом деле его звали, как и первопечатника, Иваном Фёдоровым), в деревню Березино.

Устрашающего вида избушка с длинным сквозным коридором и двумя несмежными комнатами. Теперь здесь дом-музей. В дальней комнате в углу стоит металлическая кровать с отломанной спинкой, на которой спал Довлатов, когда приехал сорок лет назад в Михайловское работать экскурсоводом. Провёл он там 4,5 месяца.

Отличие этого фестиваля от многих других в том, что ещё живы многие из тех, кто человека, которому он посвящён, знал или хотя бы видел. И у каждого свои воспоминания, которые не надо выискивать в архиве. После разговора с Павлом Лунгиным в псковской гостинице я вышел в холл и случайно встретил человека, к фестивалю не имевшего ни малейшего отношения. И тут же выяснилось, что он работал гидом в Пушкинских Горах в одно время с Довлатовым. Каких-то особенных историй о Довлатове у него в запасе не нашлось, но о доме, в котором находится частный музей Довлатова, он выразился так: «Дом тогда выглядел значительно лучше, чем сейчас». Это его версия. Она не совпадает с воспоминаниями других очевидцев событий, утверждающих, что он выглядит так же плохо, как и тогда.

Дом-музей Довлатова, д. Березино. Фото: Алексей Семёнов / «ПГ»

Дом 1912 года постройки как будто застыл во времени. По идее, он давно должен был развалиться, но выручили частные владельцы музея — с помощью рабочих из Украины соорудили металлические подпорки, отчего дом выглядит столь же страшно, но угрозы разрушения уже нет.

«В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды, — написано в «Заповеднике». — Над столом я увидел цветной портрет Мао из «Огонька». Рядом широко улыбался Гагарин. В раковине с черными кругами отбитой эмали плавали макароны. Ходики стояли. Утюг, заменявший гирю, касался пола...». В 2016 году Гагарин по-прежнему улыбается. При мне один из местных жителей всерьёз рассказывал приезжему, кто такой Гагарин: «Его первым в космос запустили… Может, слышали? Нет?» Но запаха прокисшей еды не было. С едой всё было не так скверно.

Я подошёл к комнате, в которой ночевал Довлатов, и в это время раздался какой-то стук. Входная дверь во двор заскрипела и открылась. Это был тот самый «отдельный вход», который в повести «Заповедник» Михал Иваныч выбивает ногой. За приоткрывшейся дверью на ступеньках стояли коробки с продуктами. Там готовился фуршет «на газетах». Ливерная колбаса, солёные и маринованные огурцы, консервы, деревенский самогон, яблоки… Артисты возле дома читали Довлатова, потом их место заняли музыканты… Возле дерева на воздушных шарах висел портрет-шарж Довлатова, а под ним нечто, замаскированное газетами. В нужный момент, вскоре после того, как один из шаров лопнул, шары, портрет и предмет, замаскированный газетами, перенесли к раковине, висящей на наружной стене покосившейся избы. Оказалось, это был деревенский умывальник, наполненный самогонкой. Любой мог с этим умывальником чокнуться. Одним из первых подошёл Павел Лунгин.

Кровать в доме-музее Довлатова. Фото: Алексей Семёнов / «ПГ»

Алкогольная тема в книгах Довлатова вообще многих сбивает с толку. Кажется, что некоторые читатели кроме того, что герои пьют, ничего другого не замечают. Всплеск антидовлатовских настроений — похоже, неизбежный фон каждого Довлатовского фестиваля. Как писал Сергей Довлатов в повести «Ремесло»: «Кем только я не был в жизни! Стилягой и жидовской мордой. Агентом сионизма и фашиствующим молодчиком. Моральным разложенцем и политическим диверсантом. Мало того, я — сын армянки и еврея — был размашисто заклеймён в печати как «эстонский националист». Нынешние претензии «ревнителей русской словесности» ничем не отличаются от претензий сорока-тридцатилетней давности. «Агент ЦРУ», «русофоб», «алкоголик»… Это претензии людей, которым изменяет чувство юмора. И это не единственная измена.

Тревожное воскресенье

За эти дни Довлатова несколько раз называли народным писателем. Это вряд ли. В стране, где, по официальным данным, 70 процентов населения вообще не читает книг, народных писателей быть не может. Этой темы слегка коснулся в своей лекции философ Александр Секацкий (лекция, прочитанная в Малом зале псковского драмтеатра, была посвящена советскому андеграунду). Секацкий говорил об исчезнувшем культурном пространстве. Правда, к Довлатову это совсем не относится. Во-первых, он умер раньше, чем распался СССР. А во-вторых, после неприятных встреч с правоохранительными органами Довлатов эмигрировал в США и наконец получил возможность свободно печататься. Его книгам, получившим в Америке некоторую известность, возвращаться на Родину было легче. И новые экономические условия возвращению его книг совсем не помешали.

Написал Довлатов немного, но переиздаётся часто. Думаю, что причина в том, что Довлатов избегал крайностей. Не сгущал краски. Не просто смешил (как известно, шутки быстро выдыхаются), не срывал злость, не боялся самоиронии и, главное, умел находить нужные слова. Возможно, по этой причине его книги близки людям не только разных политических убеждений, но и разных литературных вкусов. Поклонник творчества Валентина Распутина и Виктора Астафьева Валентин Курбатов во время открытия выставок в Покровской башни произнёс речь, где было сказано: «Я читаю «Заповедник» Довлатова как будто собственную биографию». Но Курбатов не был бы Курбатовым, если бы не закончил свою речь словами о том, что ощущает некоторую несправедливость: в Петербурге памятник Довлатову есть, а памятников Глебу Горбовскому, Виктору Конецкому, Валентину Пикулю нет… На следующий день в антракте спектакля «Человек, обречённый на счастье» я сказал Валентину Курбатову: «Кто вам мешает проявить инициативу? Если вам важны памятники — действуйте». Людям почему-то кажется, что Довлатов спустя четверть века после смерти кого-то заслоняет…

Валентин Курбатов на фестивале «Заповедник» оказался по-настоящему заметным лицом. Его звёздный час настал на сцене Большого концертного зала филармонии — после показа нового фильма «Дама пик» Павла Лунгина. Валентин Курбатов под впечатлением от увиденного произнёс со сцены: «Совершается становление чего-то нового, но я чувствую опасность… Мы отвергаем, препарируем старое искусство». Павел Лунгин поинтересовался: «Я не понял, вы ругаете или хвалите? Я человек простой». В том-то и дело, что Валентин Курбатов не хвалил и не ругал. Как не хвалил и не ругал он до этого Довлатова. Он чувствовал некий художественный заряд, ощущал силу искусства. Но особой радости это ему, видимо, не приносило, а наоборот, приносило тревогу.

И в своей тревоге он был не одинок. После показа фильма Лунгина я слышал от зрителей отзывы о том, что музыка Чайковского (в данном случае «Пиковая дама») не для кино. Думаю, эта претензия из той же серии, что у Валентина Курбатова. Она идёт от неосознанного нежелания признать, что искусство не имеет границ. Талант никогда не укладывается в рамки привычного, а если укладывается, то талант этот сомнительный. Скорее всего, этот «талант» всего лишь умеет повторять то, что делали до него. В этом особенность всех консерваторов, которые мысленно постоянно возвращаются в прошлое.

Правда, было бы нелепо говорить, что сторонники «современного искусства» живут только завтрашним днём.

В конце концов, учитывая то, что книги Довлатова написаны в 70-80-е годы, мы все (кто не отвергает его книги с порога) обречены всё время возвращаться на несколько десятилетий назад, как это было сделано в лирической комедии на грани абсурда в 2-х действиях «Человек, обречённый на счастье» режиссёра Бориса Бирмана. Роль Долматова досталась петербургскому артисту Всеволоду Цурило. Всех остальных персонажей сыграли артисты псковского драмтеатра. Как правило, каждый сыграл несколько ролей. Например, Юрий Новохижин был и литсотрудником, и дядей Хореном, и Бегларом Фомичом, и редактором Туроноком, и Толстяком с Блокнотом, и Рувимом Ковригиным… Не меньше ролей было у Дениса Кугая, Андрея Атабаева, Максима Плеханова, Виктора Яковлева, Ирины Смирновой…

О спектакле надо говорить подробнее — в следующем номере, он того заслуживает. Начался он чуть позднее 20:00, а закончился около полуночи. Первое, что я услышал после окончания спектакля, — слова одного из зрителей: «Замечательно, но затянуто». Всё зависит от того, куда поставить ударение, на что сделать акцент. Замечательно? Затянуто? Другой зритель с энтузиазмом произнёс: «Его надо показывать как можно чаще!» Это пожелание не так просто выполнить. Существуют авторские права. Если наследники Довлатова согласятся, то спектакль «Человек, обречённый на счастье» не исчезнет. Всё-таки он достоин того, чтобы его показали больше одного раза. Борису Бирману удалось «расшевелить» некоторых псковских артистов, которые, казалось бы, были обречены в лучшем случае играть в разных постановках одну и ту же роль.

Если же говорить шире, то создателям Довлатовского фестиваля удалось «расшевелить» некоторую часть псковичей, в эти дни чаще обычного приходивших в театр и его окрестности на спектакль, лекции, поэтические вечера, концерты и кинопоказы.

* Интервью с Павлом Лунгиным читайте в «Псковской губернии» на следующей неделе.